Чтобы не утомлять читателя описаниями подготовки к пути (а она была и немалая, ведь шутки с Крышей мира плохи) сразу перехожу к началу маршрута — провинции Цинхай, входящей в состав тибетского региона Амдо.
До столицы Цинхая, города Синин, я добрался из Пекина поездом Пекин–Лхаса. Поезд запомнился тремя особенностями: самым мощным кондиционером, который я когда-либо встречал в транспорте (утром даже показалось, что одеяло покрылось инеем); точками для подключения кислородных масок (как-никак, Цинхай–Тибетская железная дорога — самая высокогорная в мире) и вышколенными проводниками, больше смахивающими на солдат из роты почетного караула; таких и попросить о чем-то неловко, да ни о чем, собственно, просить и не надо — они появляются бесшумно, словно ниндзя, предугадывая все ваши желания, и также незаметно исчезают.
В Синине больше чем на один день я задерживаться не собирался — ни достопримечательностей, ни друзей там не было. Как говорил один мой товарищ с острова Беринга: «Что делать в городе, где нет друзей — прогуляться по проспекту, съесть беляш и улететь». И всё же я пробыл в Синине два дня и познакомился с интересными людьми: с отважной девушкой Галиной из Ростова, которая в одиночку изъездила Тибет вдоль и поперёк; с 18-летним толстым американцем китайского происхождения из Беверли-Хиллз, который ночи проводил на древнем кладбище, а днём наяривал брутальные сообщения своей штатовской подружке и при этом смеялся, словно безумец из книги Джека Керуака; ну и с весьма примечательным джентльменом Томасом — поляком с украинским паспортом и авантюрной сущностью Остапа Бендера. Вот уже пять лет он путешествует по Латинской Америке, Азии, Штатам. Зная в совершенстве английский и испанский языки, зарабатывает деньги не только фрилансом, но и устраиваясь на местную работу, например в торговую компанию или порт.
Из Синина я отправился автобусом в городок Мачен (Maqin, 3760 м) для акклиматизации. Привыкаю к высоте легко, только вот обычно пару дней страдаю бессонницей. Так было и в этот раз. Ночи проводил над картами и путеводителями, а днём слонялся по городку как во сне, даже не расчехляя камеру. Что-то где-то ел, отдыхал, растянувшись на лавке в тени какого-то дома, братался с тибетцами, приезжающими из отдалённых деревень на рынок, торговался с мусульманами–хуэйцами. Мачен не запомнился ничем кроме пыли и уныния, но я выжидал, пока полностью привыкну к высоте, руководствуясь словами Дж. Конрада «…Величайшее терпение и величайшая осторожность помогут мне пробраться через область раздробленной земли, слабых бризов и мёртвых вод туда, где моё судно, наконец, помчится по волнам…». А помчаться оно должно было к священной горе восточного Тибета Амнэ-Мачин (6282 м).
На четвёртый день, собрав рюкзаки, я дошел до дороги в посёлок Шидау (Xiadawu), огибающей Амнэ-Мачин с севера, и уже через пять минут сел к двум парням в старенький пикап Тойота. Дорога бежала по узкой долине к перевалу, по пути встречались посёлки, станы кочевников и палатки дорожных строителей. Автомобиль взбирался всё выше и выше, дребезжа и подпрыгивая на кочках, парни болтали со мной и громко смеялись, из колонок доносилась песня леди Гага «Poker Face». Когда, наконец, я увидел Гору, внутри всё сжалось, словно на крутых виражах американских горок. Такое чувство хочется переживать снова и снова: Амнэ-Мачин — неописуемо прекрасна, настоящая принцесса Тибета.
До Шидау в тот день я так и не доехал. Остановился в монастыре (4000 м) неподалёку. Там провёл пять дней. Пять дней погружения в монастырскую жизнь. Пять дней сказки, которую не купишь ни в одном книжном магазине и не возьмёшь в библиотеке.
В монастыре ко мне отнеслись с теплом, столь характерным для народов монгольской семьи. Жизнь, полная лишений и невзгод, в суровых условиях холодного высокогорья выбивает из людей всё наносное, открывает их души для добрых порывов, учит ценить свою жизнь и жизни других людей. Будучи чужеземцем в этих краях, я ни одной минуты не чувствовал себя чужим.
Меня поселили в общежитии монастырской школы и поставили на довольствие в столовой. А чтобы не скучал, приставили учителя английского языка, который сопровождал меня в походах и объяснял особенности жизни в монастыре. Забавно, что иностранцам он предпочитает представляться, как Алекс, чтобы те не коверкали его настоящее имя Тсегял, точно так же, как и я в путешествиях по Азии представляюсь Алексом, ведь произнести имя Влад для представителей некоторых народов — невыполнимая задача, а отзываться на Блят русскому человеку не престало. Так и состоялось наше знакомство:
– Alex.
– Alex.
– Nice to meet you, Alex.
– Nice to meet you, Alex, too.
Жизнь в тибетском буддистском монастыре совсем не похожа на жизнь в русском православном. Во-первых, тибетские монахи едят мясо, что отражает географические особенности места, во-вторых, много общаются, отдыхают, гуляют; они настолько жизнерадостны и расслаблены, что невольно начинаешь сравнивать их с собой и задаваться вопросом: «Кто из нас вольный путешественник, а кто аскет?»
Но, конечно, это только видимость: монахи молятся, изучают религиозную литературу, ходят на службы и выполняют самую разную работу.
В монастырской школе учатся дети из разных уголков региона Амдо и даже соседнего Кхам.
Учителя — как монахи, так и светские люди.
В школе проводят уроки тибетского, китайского, английского языков, буддизма, танки, музыки, математики и естественных наук. Отношения между учителями и учениками в тибетской школе отличаются от отношений в наших школах. С одной стороны, существует четкая субординация. Например, дети, выходя из комнаты, пятятся и почтительно кланяются учителям. С другой стороны, отношения более теплые, дружеские и доверительные.
Все пять дней, что я там оставался, в монастыре проходили праздники. Один из них был связан с тем, что настоятель монастыря, рингпоче, он же Живой Будда, указал место, где он родится в следующей земной жизни.
На праздники со всей округи стекался народ в национальных одеждах, а кочевники, установив палатки прямо у монастырского забора, закатывали пир.
Эти дни были очень счастливыми и насыщенными. Я бродил по окрестным горам и перевалам, гулял по монастырскому подворью, знакомился с десятками тибетцев.
Тибет — многолик. Он мистичен и прост, полон жизни и почти безлюден, красочен и уныл, с ложкой грусти и добрым бочонком горного юмора. В нём удивительным образом сочетается поэзия и проза. Никогда не угадаешь, каким он откроется для тебя в следующий момент.
Помню, как-то раз в степи возле монастыря встретил двух парней. Один из них дул в раковину, да так протяжно, так мистически, так по-тибетски, что у меня мурашки по спине забегали, а второй разбрасывал молитвенные листочки. Дело было на рассвете, Амнэ-Мачин ещё куталась в облака, а солнечные лучи лишь касались вершин окружающих хребтов. Миг был воистину волшебный. Вот он настоящий Тибет, вот он момент истины, подумал я, может, ради этого часа я и проделал весь этот путь. И тут у нашего горниста зазвонил телефон… Ну а дальше следовало «алло» и получасовое эмоциональное обсуждение чего-то там. В общем, закончилась мистерия, солнце взошло, а над горой разошлись облака.
Уже перед отъездом меня пригласили на монашеский диспут. Не думал, что мне вообще дадут слово, в крайнем случае, позволят пару реплик. Однако меня посадили в президиум и приветствовали долгими аплодисментами. В аудитории собрались как монахи, так и ученики.
И все они пришли, оказывается, послушать меня, Влада Смирнова. Хоть стой, хоть падай. Еле сдерживая смех, я спросил моего переводчика, учителя английского:
– What should I do, Alex?
– Just introduce yourself for a minute, and then we’ll ask you some questions.
Тогда я кратко рассказал о себе и даже продекламировал Пушкина «Я помню чудное мгновение…» на русском языке. После этого последовали вопросы. Тут я, наконец, узнал и тему нашей встречи — родной язык.
Монахи вставали и по очереди зачитывали длинные, на пару минут вопросы, потом Алекс переводил их одним предложением, а я отвечал двумя–тремя фразами. В конце концов, я спросил Алекса, почему вопросы на тибетском звучат так долго, на что он ответил, что монахи иллюстрируют их примерами. Этакие ораторы.
В основном, все вопросы касались темы сохранения тибетского языка в эпоху всё большего влияния китайского. Я отвечал, что надо жениться тибетцам на тибетках, рожать много детей, читать много книг на родном языке, говорить между собой на тибетском. Тибетцы вежливо слушали и аплодировали.
Алекс пыхтел и краснел, пытаясь перевести монахам в приемлемой форме мои радикальные призывы плодиться и размножаться ради сохранения родного языка.
А я уже не знал, что бы мне ещё такого придумать, потому что вопросы повторялись.
Последний вопрос меня просто поразил: » Что нам делать, чтобы стать такой же великой нацией, как американцы?» Я ответил, что надеюсь, они никогда не станут такими, как американцы или какой-нибудь другой народ, т. к. про их культуру и духовность знают во всех уголках мира, она неповторима. Не стоит подражать кому бы то ни было.
В конце встречи мне подарили белый буддистский шарф, очень благодарили, восхищались «истинами», которые я выдавал, и подходили за номером телефона. А рингпоче даже предложил остаться работать в монастырской школе учителем английского. Но душа моя не заякорилась в этом славном месте, меня непреодолимо тянуло в дорогу. Ведь на дороге есть всё, для того чтобы почувствовать, что ты живёшь: тяжелый рюкзак, послеобеденный дождь, термос горячей воды на завтрак, весёлый водитель с запасом печенья и шоколада, пыль на ботинках, пронзительный ветер и твои соплеменники, люди с идентичным твоему генетическим кодом души — путешественники.
Автор Влад Смирнов, vlad-smyrnov.livejournal.com
